Создание русского централизованного государства и превращение его в одну из величайших мировых империй вызывает стремление у ее противников очернить соответствующий период российской истории. Отсюда ведет происхождение попытка представить созданную Иваном III державу как «деспотическую, глубоко и демонстративно безнравственную форму государственности, убивающую все самое лучшее и прогрессивное»[1]. Согласно мнению одних, Московия взяла за основу своей политической системы организацию государственного управления Золотой Орды с якобы характерной для нее восточной жестокостью. Другие полагают, что Россия решила возродить себя в качестве новой Византии, сущность которой составляла «совокупность темных сторон византийского государственного и частного быта: придворная лесть, деспотизм, тонкий ум при свободе от нравственных правил, пышность и разврат»[2].
Заявления подобного рода не только извращают политическую систему, созданную Иваном III, позорят благословившую ее православную церковь, но и выставляют на позор русский народ, поддержавший строительство деспотии. Ведь, как известно, каждый народ заслуживает ту власть, которой он достоин. Поэтому страшен сам вывод, который стремятся сделать из подобных рассуждений: порочна, а значит несовершенна не только российская власть, порочен и несовершенен сам народ, ставший опорой деспотии. Следовательно все, что работает на уничтожение самобытности российского народа, работает на уничтожение России как «империи зла» во всех ее социальных проявлениях.
Подход противников созданной Иваном III самодержавной государственности определяется непониманием ее сущности, опирающейся на религиозно‑политические приоритеты православия, а не на узурпацию власти государем. Для православия остается очевидным, что в людях господствует зло, поэтому любое расширение их политических прав и свобод раскрепощает в них порочные начала.
Чтобы не допустить этого, русская государственность той поры стремилась «пусть не всегда удачно, приблизить свое делание к Церкви, поднять все до ее уровня, уйти в нее, а не отделиться, эмансипироваться и снизить все возвышенное до потребностей обывателя»[3].
Идя этим путем, светская и духовная власть Московской Руси не признавала абстрактной свободы, а видела в ней двойственную природу, вытекающую из двойственной природы всего сущего на земле. Считая, что есть свобода «для греха», разрешающая и защищающая порочную жизнь, и свобода «от греха», создающая условия для нравственного совершенствования граждан, русская власть той поры понимала, что «в православии подлинная свобода обретается в освобождении от власти греха, от… злого начала. Эта свобода подразумевает способность подчинять свою волю воле Господа. Либеральная же идея не призывает к освобождению от греха, ибо само понятие греха в либерализме отсутствует. Она требует полной свободы для падшего человека»[4].
С опорой на эти положения строилась государственная теория. Благодаря этому «справедливость» стала ее важной политической категорией. Главной целью российской власти выступало создание такой системы управления, которая могла помочь человеку не только спасти душу, но и отдалить грядущий конец света. Власть, способная задержать движение к царству Антихриста, воспринималась гражданами как угодная Богу и, принимая консервативный характер, никогда не обольщала подданных мифом о светлом будущем. Это было характерной чертой российской власти вплоть до ее свержения либеральными демократами в феврале 1917 г.
Идеальным типом организации государства православие считало ветхозаветное судейство. Оно соответствовало «единственной истинной теократии»[5], при которой власть действовала не путем принуждения, а силой своего авторитета, сообщаемого ей «Божественной санкцией». Исполнение властью своих функций было возможно только благодаря тому, что вера в Бога была весьма сильна и носила массовый характер.
Переход к монархии указывал на ослабление веры в Бога и в обществе, и во власти, ставшей «уклоняться в корысть и судить превратно»[6]. Ослабление нравственности заставляло ужесточить закон и ввести наряду с «Царем Незримым» царя зримого (земного), наделив его власть карательной функцией и инструментами силового принуждения. Устанавливаемые при этом ограничения считались благом, так как подавляли в людях свободу «для греха».
Поскольку библейская «эпоха судейства» считалась пройденным этапом, идеальное государство, к которому следует стремиться, понималось как союз общества, духовной и светской власти во главе с монархом[7]. При этом важное место отводилось принципу соборности.
Теория соборности, помня о несовершенстве человека, скептически относилась к переносу вечевых традиций на всю вертикаль государственной власти. Для нее собор не был съездом лиц, представляющих враждебные интересы, когда каждый депутат выступает в роли агента, лоббирующего узкогрупповые цели в ущерб государству и вере. Сословное представительство выступало политической формой демонстрации единства и совета государства и общества по ключевым вопросам реализации намеченных целей, что можно трактовать как «солидаристский» тип власти, признающий ее божественную природу и договорной характер. Вот почему именно собор стал высшим органом духовной власти и получил всю полноту законодательных и судебных функций. На его основе в России постепенно формировался Земский собор как институт высшей государственной власти, объединивший в себе православную церковь, самодержавие и народ в лице его представителей (самодержавная соборность). При этом идеология православной государственности всегда подчеркивала, что раз истина одна, то и «церковь всегда одна, не может быть двух или несколько церквей»[8]. Поэтому давать равные права представителям других конфессий в государственном управлении было запрещено. Считалось, что, войдя во власть, иноверцы будут в первую очередь служить интересам своей веры и той цивилизации, с которой они через веру связаны.
Однако гуманистический характер создаваемого Иваном III государства заключался в том, что оно не препятствовало сохранению инородной организации власти и церкви на местном уровне для народов, оказавшихся в составе России. Подобная многоукладность стала характерным признаком российской власти. Благодаря соборности и многоукладности власти Россия сумела застраховать себя от абсолютизма вплоть до реформ Петра I.
Правовая сфера была подчинена тем же задачам и служила тем же целям, что и сфера политическая. Основу правовой системы составляли книги Нового Завета, постановления Вселенских и Поместных соборов, сочинения отцов Церкви и только во вторую очередь это были труды и законы представителей светской власти Византии и Руси. Категории «нравственность» в Московской Руси был придан юридический характер.
Учитывая все вышесказанное, можно сделать вывод, что при Иване III были заложены основы не деспотии, а высокодуховного социально‑политического устройства, позволившего власти в тяжелейших условиях войны на два фронта объединить русские земли, спасти славяно‑православную цивилизацию на государственном уровне и стать на века одной из самых могущественных держав мира.
[1] Хорошкевич А. Л. Государство всея Руси // Родина. 1994. № 5.
[2] Большая энциклопедия в 62 т. Т. 9. / Гл. ред. С. А. Кондратов. – М.: Терра, 2006. С. 135.
[3] Кирилл (Керн), архимандрит. Антропология св. Григория Паламы. – М., 1996. С. 21.
[4] Кирилл (Гундяев), митрополит. Вызовы современной цивилизации. Как отвечает на них православная церковь? – М., 2002. С. 42.
[5] Владислав (Цыпин), протоиерей. Курс Церковного права. – Клин, 2002. С. 632.
[6] Библия. 1‑я Книга Царств. Гл. 8 (5).
[7] См.: Николай (Ким) священник. Тысячелетнее царство. – СПб., 2003. С. 24.
[8] Варьяс М. Ю. Краткий курс церковного права. – М., 2001. С. 26.
